Дмитрий Фурманов:
"Красивые традиции не должны умирать"

7 января 1920 г.
РОЖДЕСТВО

… Что ни говори, а традиция даёт о себе знать: Рождество всё чаще выбивает из состояния революционного равновесия, его всё чаще чувствуешь и отмечаешь как выдающийся чем-то день. Правда, религиозный элемент уже отсутствует, но какая-то радость ожидания, какое-то смутное волнение имеется налицо. Я понимаю, откуда у меня это волнение, откуда ожидание чего-то нового и интересного. В прошлом Рождество влекло за собой целую серию святочных вечеров, весёлых игр, собраний и лёгких удовольствий. Мы ждём Рождества с большей напряжённостью, чем Пасху, мне хочется даже сказать уже не Пасху, а "Светлое Христово Воскресение", ибо так теплее, так прекраснее, божественней и содержательней. Мне эти великие в прошлом дни крупнейших праздников приносят всегда неизъяснимое волненье.

В Христову ночь мне непременно хочется сходить к заутрени, послушать ликующее пение про херувимов и серафимов. Я полагаю, что красивые, трогательные традиции, вроде Пасхальной утрени, вообще не должны умирать, пусть они живут как мелодичные остатки старины, следует из них только упразднить идолопоклонство и тупую веру во всемогущего небесного творца. Говорю и сам себе верю мало… Ибо едва ли Пасхальная ночь вернётся сама собою, когда она будет восприниматься лишь как красивая, мелодичная традиция.

7 апреля 1920 г.
Пасхальная ночь

Скоро полночь, скоро ударят в колокола, будут слушать пасхальную заутреню. Я только что вернулся с заседания областного комитета партии, где обсуждался вопрос о ревкомах. Избрана комиссия для разработки положений и руководство работой этой комиссии поручено мне. Завтра в 9 часов утра заседание областного ревкома.

Как видите, Пасха для меня мало чем отличается от прочих рабочих дней. Но это лишь по внешности. В глубине души я всё ещё сохранил какую-то искру, которая зажигает меня в эту ночь особенным огнём. В эту ночь по традиции я живу какой-то непонятной таинственной жизнью.

Ещё не будучи революционером, я перестал верить во всякие сверхъестественные силы. Теперь об этом, разумеется, не может быть и мысли, но в пасхальную ночь я живу - живу новой, неведомой жизнью. Сейчас мы с Наюшкой воротились из церкви. Я ходил послушать и посмотреть на красоту таинственной ночи. Я не могу устоять, не могу удержаться - меня в эту ночь тянет к огням, тянет к храму. И я иду. Правда, я испытываю чувство стыда. Я ведь занимаю ответственный пост: на меня могут быть обращены взоры очень и очень многих, я могу сделаться притчею во языцех - я стыжусь, но иду. Встаю у двери, немножко прячась и сторонясь, краснея при виде каждого знакомого. Через 10 минут я уже чувствую себя в церкви спокойно, а через 15 минут мне скучно. Скоро я ухожу, но мне приятна вся эта причудливая, эффектная картина. Я люблю её как красивый пережиток старины, как бытовую картинку.

… Я в смущении. Мне как-то не по себе и в то же время я не чувствую себя виноватым. Год за годом в эту ночь я живу всё тем же чувством непонятного восторга и подъёма.

15 апреля 1922 г.
Пасхальная ночь

Год назад, в пасхальную ночь, мы бродили по осиянным, пахнущим улицам Тифлиса: Ная, Ната, Виктор, Николка, Федда Куница и я¹. Нет больше Федды Куницы: он умер от тифа в Ростове-на-Дону. Я скорбел о нём и скорблю, потому что я любил и люблю. Память его дорогая.

Я вспоминаю: жили мы возле парка, кажется, называется Александровским. Тут под самой Курой, свесившись балконами над мутными волнами, у самого моста - советские номера, общежитие. Я занимал отличные три комнаты, где много света, воздуха, где два балкона, краснобархатная мебель. Со мною была и Ная, Виктор и Федда жили в других номерах. Там же где-то пресмыкался и Николка. В Пасхальную ночь они собрались к нам. Сидели. Готовились. Ждали мы часа. Когда же загудели полуночные колокола и чёрные фигурки богомольцев замелькали по всем направлениям, мы сообразили, что пора идти. Пошли. И видели уже не чёрные фигурки, а цветных, празднично разодетых людей. Вот поднялись мы по зелени сада - выше, выше, на самую гору. Тут же, в саду, церковь, её миновали, не зашли. На Головинском проспекте много отличных церквей. Зашли в одну, зашли в другую - и на русском служат, и на грузинском языке. Постояли, послушали церковное торжественное пенье, полюбовались на океаны света, на расцветённых, радостных людей.

Создавалось необыкновенно приятное, красочное настроение… Так обошли мы несколько церквей, пока не надоело, пока не сообразили, что надо к дому: там ожидала щедрая закуска…

А наутро с больными головами ходили по солнечным улицам Тифлиса и любовались длиннейшими процессиями, организованными молодой Грузией к 1-му Мая. Пасха и Первое мая в тот день и год совпадали.

***

Теперь - снова пасхальная ночь: через год, в Москве, в красной столице. Настроение моё опять, как всегда - не то, что в другие дни, в другие ночи, - оно пасхальное. Что меня в этой ночи волнует, чем она особенная, чем отличная? Я не христианин, я не верующий, вообще, я не обыватель… Так, видимо - традиция… Сила традиции - могущественная сила. Я помню детство и всегда его в эту ночь вспоминаю. Я помню, какой радостной тогда была мне эта ночь, как была она полна таинственным, неизъяснимым блаженством… Не знаю, что больше тогда волновало: вера ли самая или вся процедура ночных хождений, сборов, свеч, только сшитых костюмов, свободного времени, гулянья?..

В детстве эта ночь была для всех ночей царица. Да такою осталась и теперь она для меня. Что лукавить: я себя чувствую в эту ночь ребёнком и прошу тех же забот и радостей, которые любил и люблю до сих пор. С нами старуха, седая матушка Наи. Она вся - воплощённая традиция, а потому эта Пасха, быть может, из всех получается наиболее ценной и полной, изо всех, говорю, за время разлуки с семьёй.

Сегодня суббота. Скоро полночь. А вот вчера, то есть только что минувшей ночью, (матушка) разбудила меня и позвала месить тугое сдобное тесто… И я месил его целых… полтора часа. Потерянное это время или нет? Я его потерянным не считаю. На Пасху - так и быть! - решили, как всегда это водится - кутнуть: будет кулич, будет Пасха, крашеные яйца, пироги, ватрушки…

А на Волге?..² Прочь-прочь: всему своё время! Нельзя из-за Волги всю Россию превратить в монастырь - нельзя и не надо! Да и к тому же - Волга так далеко… А ведь остро воспринимается лишь то, что близко или что стало вдруг близко благодаря яркому художественному изображению, по ассоциации ли… В эту минуту я - не для Волги. Я ребёнок, дитя, встречающее праздник. Здесь я без меры эгоистичен: никому не позволю разрушить иллюзии, которые себе создал, никому, даже королю-голоду! …Сегодня - Пасхальная ночь, когда никого-никого не надо, одну только семью. Эта ночь - для семьи исключительно. В другой обстановке и среде - не то… не то, что с этой ночью связано, что её красит…

Между 7 и 16 апреля 1923 г.
ПАСХА (мысли)

Когда я думаю, что это - одно из вреднейших религиозных обстоятельств, благодаря которым закрепляется вера народа в бога, в небо, церковь, попов и прочую чушь, - да, говорю я себе, бороться с этим надо. А когда я представляю себе красоту звонов, красоту ночи Пасхальной, торжественность приготовления к радостям дней этих пасхальных - ей-ей жаль мне их уничтожить. Сколько бы мне ни толковали о вреде обрядности, о борьбе с ней - святочные, морозные, ёлочно-украшенные вечера и пасхальные вечерние радости - они останутся вечно, они не умрут никогда, даже после того, как отомрёт идея божества, даже тогда, когда не будет ни церквей, ни попов, ни самих богослужений. Оттого будет так, что заложено это в природе человеческой, в изменениях природы: седые морозы Святок и солнечные лучи Пасхи - это сама природа просится в сердце к человеку. Она не может не проситься в сердце к чуткому, не может его не тревожить, не волновать. Если удастся нам ликвидировать попов и церкви - мы непременно создадим культ весны, когда будем всю ночь звонить в колокола, ходить со светильниками, стрелять на камнях, ходить обряженные и радостные, особо нежно приветствовать друг друга. Мы это непременно, неизбежно сохраним. Даже в коммунистическом обществе! Да! Громко об этом сказать теперь - вредно, будет понятно неверно своими, опасно будет понято чужими… К этому придём - даже и приходить нечего: переродится, видоизменится существо Пасхальное и ночи этой изумительной - превратится само собою. Я и в эту Пасхальную ночь, сегодня, пойду ходить по тёмному, торжественному городу. Но - тайком: не увидели бы из райкома! С радостью стану ходить, зайду в церковь, послушаю десять минут, приду к себе, к столу торжественный…

Чего легче сказать: мещанство! А я на этом определении не помирюсь! Если бы ещё теперь, когда с нэпом стали мы и пожаднее, и поэгоитичнее, поразвращённее во всех отношениях, действительно поомещанились толику сущу, - но ведь не только теперь, а всегда: в Иванове, в 17-м и 18-м, когда было смертельно голодно, а я был чист и светел, не брал ни пылинки муки больше того, что имел каждый рабочий, когда я отдал всё и готов был отдать всё оставшееся: или в 19-20-м на фронтах, когда жизнью своею рисковал за великое ученье, - я и тогда был одинаков, взгляды мои и тогда на Пасху, на Святки - были одинаковы. Следовательно, в годы высочайшего, чистейшего напряжения и риска, когда были мы, как голуби, как планеты, удалены от мещанства, - и тогда всё один и тот же. Значит, это не мещанство.

Комсомольское Рождество… Комсомольская Пасха… Они меня не трогают, я им верю мало, силы за ними не чувствую никакой, кроме самоудовлетворения устроителей - они и на собраниях, и в печати, они повсюду будут говорить о "грандиозном" значении влияния, смысла и проч. и проч. А по мне - забава одна. Ерунда. Во всяком случае, для церкви и "верующих" совершенно неопасно. Паллиативчик дрянной и незначительный. Влияние его самое мизерное, средство это не их первостепенных. Так же средство это маловлиятельно, как, например, выход десяти человек из общего количества в тысячу рабочих.

Ну, ясное дело: прикажи нам райком - по партийной дисциплине отработаем не только первый день Пасхи, а и не выходя из помещения - и всю неделю. Но это - по дисциплине, а не по сознанию необходимости. Ибо я, например, необходимости и полезности не вижу никакой.

Другое дело, если самый праздник нарушить, работать всем или массовый протест заявить против него, вроде субботника организовать - коммунистов добрейшая половина отыщет поводы уклониться, сочтёт распоряжение абсурдом и постарается его всеми силами (не) выполнить.

Какой же выход?

А вот какой: бросить культурное партизанство, не делать раздражающих, шавочных "налётов" на то, что прекрасно по существу для всех, кроме так называемых "чистых партийцев" - всех умерших для живой жизни во имя задолбливания теорией и продалбливания этими теориями чужих мозгов…

¹ Ная - Анна Никитична, жена Фурманова, Ната - Н.А. Зиновьева, впоследствии заслуженная артистка РСФСР (работала в Смоленске), Виктор - В. Пестовский, впоследствии актёр Театра Советской Армии, Николка - Н.Н. Стешенко, брат Анны Никитичны. Федда Куница - Фёдор Куница, работник политотдела 9-й Кубанской армии, один из прототипов Фёдора Клычкова в "Чапаеве".

² Фурманов имеет в виду голод в Поволжье.

("Рабочий край", 6 апреля 1991 г.)